Ввиду важности конечной цели, кото­рой прежде всего служит различие меж­ду полами, обычно назначение его одной этой целью и ограничивают. Включая это целиком в понятие пола, в этом последнем все видят лишь установление природы, предназначенное для воспро­изводства рода, и потому полагают, что, если бы род мог сохраняться иным способом, люди легко смогли бы обойтись без половых различий, по­скольку нередко кажется, что этот фак­тор даже мешает развитию родовых признаков в отдельных индивидах. В лучшем случае признается очевидный факт благотворного влияния одного пола на другой. В окружающей приро­де это явление столь же мало заметно, поэтому требуется огромное напряже­ние мысли, чтобы вывести понятие о различии между полами из ограничен­ной сферы, куда его обычно помещают, на безграничный простор. Без этого различия природа не была бы природой, ее механизм остановился бы, и связь, объединяющая все существа, и борьба, вынуждающая каждого в отдельности мобилизовать его собственную, прису­щую ему одному энергию,— все это прекратилось бы, когда на место этого различия встало бы скучное и усыпляю­щее равенство.

Считается, что феминизм, и особенно феминистская теория, возникли в девятнадцатом и двадцатом веках. Большинство англо-американских исследователей женского движения признают своего рода предшественников феминизма в Английской и Французской революциях, а также  в таких личностях, как Анна Хатчинсон; однако кажется, что непрерывное развитие феминистской мысли начинается только с Сенека Фоллз. Историки французского феминизма говорят о его более далеком прошлом. Они склонны считать Кристину Пизанскую (1364-1430) первой, у кого были современные феминистские взгляды, и они представляют других ранних авторов, высказывавших проженские идеи в период от Кристины до Французской революции.  Однако даже в этой литературе вопрос о теоретической феминистской традиции, предшествовавшей революции, неясен. Женщины-феминистки практически отсутствуют в большинстве книг по феминистской мысли во французской и английской литературе Нового времени. Когда же это происходит, они и их идеи предстают изолированными, отделенными друг от друга и от нас длительными периодами молчания и пассивности.

В настоящее время появляются новые работы, которые дают более полное представлен

У истории женщин двойная цель: возвратить женщин в историю и возвратить нашу историю женщинам. В последние несколько лет появилось значительное количество исследований, а также множество конференций и курсов по изучению деятельности и положения женщин, взглядов на женщин и точек зрения женщин. Междисциплинарный характер нашего интереса к истории женщин  по-новому обогатил  жизненно важную работу историков. Но есть и другой аспект истории женщин, который необходимо принять во внимание: ее теоретическую значимость, ее причастность к истории в целом. Стремясь присоединить женщин к фонду исторического знания, история женщин заново оживила теорию, так как она расшатала концептуальные основы изучения истории. Она добилась этого, подвергнув сомнению три основных “кита” исторической мысли:

1) периодизацию;

2) категории общественного анализа;

3) теории социального изменения.

Что необходимо, подумала я, – и почему это не придет в голову какому-нибудь сообразительному студенту в Ньюнхэме или Гертоне? – так это масса информации; в каком возрасте ее выдавали замуж; сколько детей она обычно рожала; как выглядел ее дом; была ли у нее своя комната; занималась ли она готовкой либо, что весьма вероятно, держала прислугу? Все эти факты где-то содержатся, скорее всего, в приходских книгах и реестрах; факты из жизни среднестатистической женщины елизаветинской поры разбросаны то там, то сям, кому-то следует собрать их и написать книгу. Это превзошло бы мои самые смелые фантазии, думала я, оглядывая книжные полки в поисках книг, которых там не было, – предложить студентам тех знаменитых колледжей переписать историю, хотя я и допускаю, что это зачастую выглядит, по меньшей мере, странным, нереальным и односторонним; но почему бы им все же не внести некоторые дополнения в историю? назвав это, конечно же, так, чтобы не слишком бросалось в глаза, – так, чтобы женщины вошли в историю, не нарушая правил приличия?

Склонность к однополой любви была осмыслена Флоренским в теории, возникшей в связи с книгой Вейнингера и в дополнение к ней. В отличие от Вейнингера и большинства исследователей гомосексуальности своего времени, Флоренский отказывался объяснять эту личностную особенность пониженной маскулинностью. Наоборот, вслед за Андрэ Раффаловичем, Флоренский выделяет особую, высшую группу мужчин, склонных к однополому влечению, в которую включает и себя. В таких мужчинах направленность влечения на свой собственный пол вызвана не эффеминизацией, а наоборот — повышенной маскулинностью, и происходит на основании полового подобия, а не различия. В отличие от скандального “третьего пола” (символом которого служит безнравственный и несчастный Оскар Уайльд), гипермаскулинные мужчины транслируют свою сексуальность в платоническую однополую дружбу-любовь. По Раффаловичу, такие респектабельные дружеские пары могут продуктивно функционировать в социуме, не оскорбляя общественной нравственности. Флоренский развивает идею платонической дружбы намного дальше: онтологизируя свой опыт, он предлагает утопическую модель православной общины, единицей которой является не личность или семья, а пара любящих друзей-мужчин.