А. Б. Залкинд.  Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата//Революция и молодежь. – М., 1924  (Печатается с небольшими сокра­щениями по журналу, «Родник» 1989. № 9. С. 63—68)

…Коллективизм, организация, активизм, диалектиче­ский материализм — вот четыре основных мощных стол­ба, подпирающие собою строящееся сейчас здание про­летарской этики,— вот четыре критерия, руководясь ко­торыми всегда можно уяснить, целесообразен ли с точ­ки зрения интересов революционного пролетариата тот или иной поступок. Все, что способствует развитию революционных, коллективистских чувств и действий тру­дящихся, все, что наилучшим образом способствует планомерной организации пролетарского хозяйства планомерной организации дисциплины внутри пролетариата, все, что увеличивает революционную боеспособность пролетариата, его гибкость, его умение бороться и воевать, все, что снимает мистическую, религиозную пленку с глаз и мозга трудящихся, что увеличивает их научное знание, материалистическую остроту анализа жизни, — все это нравственно, этично с точки зрения интересов развивающейся пролетарской революции, все это надо приветствовать, культивировать всеми спосо­бами.

Вопрос  об  общественном  прогрессе не  нов.  Он  затрагивался  и  специально  рассматривался  многими  мыслителями – от  Тюрго  и  Кондорсе  до  Тойнби  и  Ясперса.  Они  по-разному  трактовали  общественный  прогресс,  сам  подход  к  его  рассмотрению  был  у  них  не  одинаков.  Не  обошла  этого  вопроса  и  русская  мысль.  У  русских  мыслителей  он  приобретал  особую  актуальность  в  связи  с  их  поиском  исторического  пути  России,  выявлением  места  России  в  отношении  Запада.

Специфика  философского  знания  такова,  что  философские  проблемы  не  могут  быть  решены  однажды  и  раз  навсегда.  Они  вновь  и  вновь  встают  в  процессе  развития  общества,  человечества  и  требуют  нового  осмысления,  приобретая  высшую  важность  на  переломных  этапах  истории.  В  особенности  это  относится  к  проблемам,  прямо  затрагивающим  жизнь  и  развитие  общества.  К  числу  последних  принадлежит  и  проблема,  связанная  с  трактовкой  общественного  прогресса.

В основе концепции К.Ясперса лежит идея «осевого времени». Под этим понятием философ подразумевает эпоху, когда, по его мнению, возникла основа мировой истории человечест­ва, была заложена «ось» мировой истории. Ясперс полагает, что это произошло в промежутке между 800 и 200 г. до н. э. В эту эпоху, как он считает, в разных регионах Земли, и прежде все­го в трех центрах – Индии, Китае и Греции, – произошли принципиальные и однотипные в своей основе духовные изменения, определив­шие все последующее в истории человечества. В Китае это было связано с Конфуцием, Лао-Цзы и другими древнекитайскими мыслителями, в Индии – с Упанишадами и Буддой, в Греции – с возникновением и развитием древнегреческой философии. Кроме того, Ясперс указывает на Заратустру в Иране и на иудейских пророков. Характеризуя изменения, ознаменовавшие осе­вое время, Ясперс говорит о том, что и на Запа­де , и на Востоке в эти годы подошла к концу мифологическая эпоха и началась борьба ра­циональности против мифа, появились филосо­фия, представление о трансцендентном Боге, «произошло открытие того, что позже стало называться разумом и личностью». «Все эти изменения в человеческом бытии можно назвать одухотворением», – пишет он 1.

Принято считать, что насилие связано с прямым физическим и материальным ущербом и проявляется как убийство, грабеж, угроза и т.п. Все это — прямые, очевидные, наиболее грубые и вопиющие формы насилия. Наряду с ними существует еще насилие, которое пронизывает психологическую и интеллектуальную сферы и проявляется незаметно в виде навязывания собственных убеждений оппоненту, искаженной информации и т.д. Где граница, которая отделяет насилие от ненасилия в духовной коммуникации? Можно ли строго обозначать, описать ту черту, перейдя которую законное право и даже обязанность человека нести другим людям свою веру и истину становится формой интеллектуальной и психологической экспансивности?

В определенном смысле страх всегда был в центре всякой подлинной философий, если согласиться с тем, что философия рождается из неуверенности человека относительно своего происхож­дения и своей судьбы. Таким образом, исследование философского смысла явления страха могло бы быть связанно со всей историей человечества. Но мы не можем помышлять о подобном исследовании… Мы хотели бы ограничиться рассмотрением смысла явления страха в философской традиции, наиболее яркой для своего времени, той, которая берет свое начало у молодого Гегеля и Киркегора и заканчивается экзистенциалистской философией. Однако, поступая так, мы никоим образом не ограничиваем себя, так как истинную философию страха следует искать именно у этих авторов. Дело в том, что между древними и современными текстами, посвященными явлению страха, есть одно общее существенное различие: Лукреций, стоики и Паскаль говорят нам о том, что внушает страх; философская же традиция, которую мы исследуем, пытается описать и понять само явление страха не давая ему исчезнуть в его «причинах» и «лекарствах» от него** .